[авторская орфография и пунктуация сохранены]
Я родилась после войны. Но она не обошла моих родных, близких, и память о тех днях всегда жила в семье и была чем-то жутко реальным, о котором нельзя забыть, хоть и не хочется верить, что все это было. Война мне снилась. С детских лет время от времени повторялся один и тот же ужасный сон: наливается кровью фиолетовое небо, чувствуешь, как дрожит воздух, а во всем этом - старый питерский дом, ия знаю, что в его стенах находится что-то очень для меня дорогое, без чего все остальное становится ненужным. И вот сначала стекла в зловещей тишине начинают звенеть, сначала тихонько, потом все громче и чаще, и вот уже дрожат в предсмертной судороге стены, дом корчится от боли и медленно-медленно оседает, превращаясь в ничто. И чувство какого-то первородного страха, и сознание собственного бессилия, и жуткое понимание полной пустоты делали эти сны самым мучительным кошмаром.
Тогда еще я не знала, что этому суждено будет сбыться несколько лет спустя. Это случилось сегодня, 18 марта. В 14 часов 20 минут на моих глазах уничтожили гостиницу «Англетер», да, именно ту, в номере которой трагически оборвалась жизнь Сергея Есенина. И картина эта, так похожа на давнишний кошмарный сон, и чувств были те же - боль о невозвратимом и дорогом и горечь бессилия, только вместо страха была ненависть. Когда рушились стены, я почувствовала, как рушится все внутри меня.
И я знала, кто это делает. Я не могу им простить ни того, что сделали они с городом, ни того, что сделали они со мной.
Я хочу рассказать вам правду и, наверно, моя попытка довести до людей хронику этих дней - последние отголоски былой веры в то, что есть на земле истина.
Сейчас, выбирая страницы из моего дневника, всюду пришлось исправлять об «Англетере» - вместо «есть» пиши «был»...
Пятница, 13 марта.
Сегодня возле здания Ленгорисполкома была демонстрация. Сотни людей, пришедших на площадь, требовали сохранения «Англетера», отданного на откуп интуристовской гостинице. Говорят, финской фирме, которая по контракту должна создавать фешенебельные номера, удобнее это делать на расчищенном месте. Чтобы подогнать необходимую технику, надо будет уничтожить еще одно, примыкающее к «Англетеру» здание по ул.Гоголя - замечательное сдержанной гармонией линий и изяществом внутреннего убранства. Многие еще не хотят в это верить. Говорят, не можем мы продавать за доллары нашу память.
К собравшимся вышли начальник Управления Ленгорисполкома Тупикин и его заместитель Мудрова. Они заверили, что «Англетер» не будет снесен. Тогда еще большинство полагало, что их слова - достаточный аргумент, чтобы не волноваться о судьбе здания. Но тревога почему-то не уходила.
Понедельник, 16 марта.
С семи возле «Англетера» дежурит наша «Группа спасения». Опять появились основания для беспокойства - рабочие стройки сообщили, что с десяти утра начнутся работы по сносу. Народ прибывает, появляется все больше плакатов и транспорантов в защиту дома, вместе с ними прибывают и отряды милиции.
Примерно в двенадцать приехал начальник строительства Марчуков. Он пытается объяснить, что здание сохранить невозможно, - прогнили деревянные конструкции, так называемые «лежни» фундамента. Говорит, отечественная технология не позволяет закрепить или заменить их. Единственно возможное решение - снести все, а потом сделать копию. Уже не верю. Во-первых, потому что не хочу верить - никакая бездушная копия не заменит нам памятника. Но это, конечно, от сердца и не объективно. А во-вторых, знаю, что возможности для сохранения не может не быть - специалисты Ленжилпроекта объясняли, что есть масса инженерных и технических способов сохранения здания даже при таком состоянии. В частности, кафедра инженерно-строительного института занимается вопросами укрепления фундаментов, и решений для подобных задач у них имеется множество - в частности, бетонирование именно таких конструкций. Это уже объективно.
Марчуков заверил, что до согласования с Министерством культуры никаких работ по сносу вестись не будет.
- Вы лично нам это гарантируете?
- Да, гарантирую. Дня два-три можете спать спокойно.
Уехал. Стали подходить люди в штатском, чем-то неуловимо похожие друг на друга. Представлялись работниками уголовного розыска и предлагали нам мирно разойтись. Говорят:
- С чего вы взяли, что будут ломать? Никто этого делать не собирается.
- Рабочие сказали.
- Много они знают, ваши рабочие.
- Простите, а уголовный розыск-то какое отношение имеет ко всему этому?
- Дом на нашей территории.
- Так что же вы так плохо за ним смотрели?
- А что вы-то так за него уцепились? Есенин, Есенин... Он и не был здесь никогда!
- ?! А где же тогда все это случилось?
- У нас другие сведения. Пойдемте с нами, мы вам все расскажем.
- Нет уж, лучше вы к нам...
Приехала бригада рабочих. Объяснили, что только получили задание - приступить к ломке дома.
- Да здесь же начальник ваш был, гарантировал, что в ближайшие дни никаких работ не будет вестись по сносу!
- Ну звоните ему, подождем. Нам-то не сказали.
Звоним. Вызываем. Приезжает опять. Но уже ничего не объясняет. Переговорил с рабочими, уехал. Те стали рыть что-то вокруг - говорят, для прокладки новых кабелей. Народ еще меньше верит в то, что дом не будет снесен. Предлагают собрать подписи для телеграммы в Москву. Кому? Конечно, Михаилу Сергеевичу. Уж Горбачеву-то все верят.
Иностранные туристы подъезжают на экскурсионных автобусах - Исаакиевская площадь, собор, «Астория», памятники - есть на что посмотреть. Их (туристов) здесь всегда много. Но тут еще и на нас посмотреть захотели: сотни людей, плакаты, лозунги. Что происходит, справшивают. Милиция насупилась, ди и по-английски в ней не разговаривают. Но на вопрос-то не отвечать невежливо, да и как объяснить, что в общем-то не положено нам особенно с ними разговаривать - одна девушка пыталась, так ее капитан сразу в сторону отвел, а потом еще куда-то. Но мы все-таки решили не отворачиваться и лиц подолами не прикрывать. Объяснили как есть: дом должны разрушить, но молодежь пытается его защитить, потому что он нам дорог, потому что мы - ленинградцы, а это - одна из старейших площадей, потому что здесь погиб Есенин.
- О, да! Есенин - поэт, мы знаем! Хороший поэт! И дом хороший! Разве можно его ломать? Зачем? Это нельзя! А как же вас не разгоняют? Вам ведь запрещено делать демонстрации?
- Почему же запрещено? У нас демократия!
- Наверно, года три назад вам бы такого не позволили? Это все Горбачев - он молодец!
- Перестройка! А мы пытаемся ей помогать!
- А эти подписи, к кому вы обращаетесь?
- Телеграмма Горбачеву.
- Как? Вы можете так просто обращаться к вашему президенту?
- Конечно можем, как и любой советский человек.
- А я не советский, я из США. Но я тоже не хочу, чтобы этот дом ломали. Можно и мне подписаться?
- Пожалуйста.
- Я из Финляндии. Бизнесмен. Но не капиталист! Я маленький бизнесмен. Но и не коммунист. Я не занимаюсь политикой. Я люблю русский народ. Вы хорошие люди, у вас добрые сердца. Я рад, что вы так заступаетесь за свои памятники - русские очень ценят культуру. Желаю вам успеха!
- Я югослав. Можно мне тоже написать плакат?
- Вот что напишу - на родном языке и на русском: «Тех, кто ушел от нас, уже не вернуть. Сохраним же память о них!»
На заборе уже много плакатов - и призывов к рабочим не потворствовать нарушению закона и прекратить работы, не уничтожать нашу культуру, и последние строки Есенина, написанные здесь перед тем роковым часом, когда его не стало, и наши стихи - ему, и наша боль за судьбу города. Рядом - стенд Группы спасения историко-культурных памятников Ленинграда (молодежной общественной организации, вошедшей прошлой осенью в Центр творческой инициативы и уже известной по увенчавшейся успехом борьбе за сохранение дома Дельвига). На этом стенде - устав, цели и задачи группы, рассказ о разрушениях последних лет и о сегодняшних «болевых точках» города. Здесь же лист метра на полтора, который в середине дня весь был заполнен подписями ленинградцев, требующих сохранения «Англетера». Впрочем, не только ленинградцев. Рядом плакат москвичей: «Артисты Москвы вас поддерживают. Мы протестуем вместе с вами!»
Ну, конечно, текст статьи 35 Закона РСФСР об охране и использовании памятников истории и культуры - имеено ее нарушают, ломая этот дом без разрешения Министерства культуры, необходимого для уничтожения строений в охранной зоне союзного значения.
Народу становится все больше и больше. Нас уже около пятисот. Появились и первые провокаторы. Ну что же, мы вас ждали. Лозунги пошли антисоветские, кто-то предложил ломать забор вокруг стройки, кто-то бить милицию.
Мы постарались их урезонить, плакаты нехорошие сняли сами (хоть это и не демократично), милицию требовали уважать, и даже табличку на заборе повесили: «Товарищи! Не вступайте в конфликты с милицией!» Сомневающихся переубедили - нельзя же, товарищи, всех под одну гребенку. В исполкоме у нас разные люди есть - хорошие тоже. Уверены, что нас поймут и поддержат. Если б я знала тогда, что спустя несколько дней эти переубежденные нами «сомневающиеся» покажут мне на обломки «Англетера» и, горько усмехнувшись, молвят: «Ну, что, получили? Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! А ты говоришь - перестройка. Блеф это все». И я уже не буду знать, как им возразить.
На ночь мы решили не расходиться. Мало ли что...
Вторник, 17 марта
Вчера приехала среди ночи домой, рисовала плакаты. В восемь утра позвонили с площади - рабочие начали долбить стены. Около десяти приходил начальник Городской Инспекции по охране памятников И.П.Саутов, - выглядит, как всегда, замечательно, свеж и сыт. Не то что я - синяки под глазами, а дальше все зеленое.
Говорит, что у него сердце кровью обливается, клянусь, мол, детьми. Но сделать ничего нельзя! Хотя, если бы не было нужды переоборудовать «Англетер» согласно претензиям «Интуриста», гостиница простояла бы еще 100, а то и 200 лет. А на счет Есенина вы неправы. Не в христианских традициях делать на месте самоубийства мемориал. На Руси, как известно, самоубийц и хоронить-то подобающим образом не позволяли.
Вот этого совсем не понимаю - разве мы можем предавать забвению стены, которые были свидетелями последних страшных минут его жизни, его боли и муки? А помнить место самоубийства или обходить его стороной - люди давно решили сами - старенький швейцар «Англетера» сетовал, что «отбою нет от них, всякий день приезжают, просят показать. Ну а как же я покажу-то? Там же постояльцы все время».
Пока с Саутовым беседовали, рабочие кусок стены отколупнули снизу - примерно метр в вышину и три-четыре в длину.
Кинохроника приезжала, телевидение. Снимали, говорили с нами. Правда, ни те, ни другие не уверены, что «цензура» пропустит и показ состоится.
Вчера, кстати, ответ мне пришел на телеграмму, посланную в Москву: ваша фототелеграмма вручена в общий отдел ЦК КПСС. Борисенко. А народ говорит: не верь, не доходят из Ленинграда такие телеграммы. Я все же хочу верить.
Секретарь партбюро «Интуриста» приходила. Говорит, чего вы волнуетесь? Мы же все как было построим, еще лучше. А нам лучше не надо, оставьте то, что есть - не заменят нам ваши игрушки подлинного дома с его историей. Так и Рафаэля стереть можно, а потом нарисовать еще «шибче» и ярче. А как же с комнатой Есенина быть? Она говорит: «Мемориальная комната? Мы ее снова сделаем. Еще лучше.» И не понимает почему народ смеется, как не понимает и того, что нельзя «сделать» новую мемориальную комнату, равно как нельзя подменять память новой мемориальной доской на доме: «Там, где стоит этот дом, раньше был дом, в котором раньше был дом, в котором раньше была комната, в котором раньше был наш поэт Есенин, который раньше тоже был».
- Люди! Машины едут на стройку! Не пропустим, не дадим ломать!
Все ринулись к воротам, закрыли их собой. Милиция тоже сгрудилась и приосанилась - по ту сторону забора... Хихикают - вот, говорят, придурки, делать им нечего, вторые сутки стоят! Попросили разойтись, пропустить машины. Просили долго, довольно спокойно. Потом плюнули в свой мегафон и отступились. Машины на стройку так и не въехали. Растаскивать нас тогда не стали. Интуристов кругом полно, любопытствуют.
Распределились, кто в какие часы будет дежурить ночью; оставались люди целыми семьями, с детьми. Когда «Жигули» с работниками МВД начали полегоньку толпу оттеснять, требуя разойтись, какая-то женщина с коляской пошла им навстречу и остановилась с ребенком перед самым бампером. Долго стояла, а он на нее в мегафон кричал. Мы побоялись, что ребенок оглохнет, не дай бог, и попросили ее уйти. «Жигули», впрочем, тоже уехали - то ли тому, кто в них сидел, стало стыдно, то ли машине.
Около шести вечера несколько наших представителей отправились в исполком. Беседовали с помощником зам.предисполкома Л.И.Загоровской. Сначала пытались нас, как дилетантов, подавить профессиональным знанием дела, но это у них не получилось - председатель Группы спасения Алексей Ковалев, оказалось, имеет полную информацию о технической возможности сохранения здания и нарушениях закона, которые исполком совершает, санкционируя ведение разрушительных работ. Договориться ни о чем не удалось.
Пока мы ждали наших у дверей (дальше не пустили), тоже происходило немало любопытных сцен. В исполкоме как раз заканчивался рабочий день, и все солидные дяди и тети, выходя из стен своего учреждения, так или иначе высказывались об интересующих нас событиях.
- Смотри-ка, Маш, эти идиоты все еще стоят, митингуют!
- Да делать им нечего. Наркоманы.
Другой, в пыжиковой шапке, сверкая золотыми зубами:
- Да кто вас спрашивать будет?
И. переходя на визг: - Завтра, завтра все взорвем к черту!
На ночь мы решили не расходиться. Мало ли что...
Потом вышел один мужчина, представился зам.предисполкома, фамилии, правда, не назвал.
- Чего вы добиваетесь?
- Соблюдения советских законов.
- Каких, каких законов-то?
- Об охране памятников. У вас есть разрешение Министерства культуры на снос «Англетера»?
- Да нам финская фирма условия поставила! А Министерство культуры никто не спрашивает, нам его разрешения не нужно!
- Как же не нужно? А статья 35-я?..
- Не надо, не надо вот этого! Я законы не хуже вас знаю. Все, я вам ответил. Что еще?
- Да, пожалуй, больше ничего. Все ясно. Войти нам можно? Там наши товарищи.
- Рабочий день окончен. До свидания...
Поговорили...
Сегодня собрали еще около 800 подписей. Я уехала последним транспортом - ноги уже не держали, и сердце стало прихватывать. Ночью приезжал главный редактор «Смены». Как потом выяснилось, атмосфера ночного дежурства ему не понравилась.
Среда, 18 марта
Позвонили в пол-девятого. Сообщили, что нас к 10 утра пригласили для беседы с председателем Ленгорисполкома Ходыревым. Подивились этому чуду, приехала. Принимал нас, правда, не Ходырев, а зам. его - Б.А.Суровцев. На пороге дружелюбно улыбался, жал нам руки, рассаживал заботливо, добродушно пошучивал. Представил собравшихся в его кабинете - зам.предисполкома В.И.Матвиенко, помощник зам.предисполкома Л.И.Загоровская, начальник ГИОП И.П.Саутов, главный архитектор города С.И.Соколов, автор проекта «реконструкции» «Астории», главный редактор «Смены», представители ГК ВЛКСМ.
Сначала долго говорили о проекте, показывали нам чертежи и фотоснимки. Говорили, что конструкции изжили себя, поэтому необходим снос - была экспертиза. Экспертизу, кстати, проводили после того, как финская фирма выдвинула свои требования о сносе гостиницы и соседнего дома.
Мы позволили себе усомниться в объективности заключения экспертов. Нас обвинили в некорректности. Мы попытались возражать: это не первый случай подтасовки фактов. Конкретный пример - дом 17 на ул. Марата. Заключение Ленжилпроекта: здание в аварийном состоянии, конструкции изжили себя, деревянные балки прогнили, сохранение быть не может. После того, как дом отдали объединению «Реставратор» - нашлись средства и возможности для его реставрации. Теперь этот особняк сверкает как игрушечка.
Беседовали около трех часов: о гласности в градостроительной политике, о конкурсах, которые, по нашему мнению, необходимы для всех проектов в исторических районах, об участии общественности в их обсуждении.
А.Ковалев: Скажите, все-таки есть возможность сохранить «Англетер»?
Б.Суровцев: При желании и при больших затратахвсе можно сохранить. Только вопрос, нужно ли? Почему вы хотите сохранить эту гостиницу? Она же не представляет особой ценности.
В.Матвиенко (фармацевт по образованию, в исполкоме заведует вопросами культуры): Конечно! Ну что в нем интересного, в этом доме? Я не понимаю, во имя чего вы хотите его сохранить? Есенин там вешался? Так его комната вообще неизвестно где теперь - внутренняя перепланировка была.
Ковалев: секундочку. Во-первых, здание это входит в сложившийся ансамбль города, в его охранную зону. Разрешение Министерства культуры есть на снос?
Соколов С.: будет!
Я: Как же так, оно еще когда-то будет (если будет), а работы по разрушению здания уже третий день ведутся!
Соколов С.: Ничего там не ведется. Я дал распоряжение работы приостановить.
Мы хором: Да мы там третьи сутки дежурим! Они же стены подрубают! Может, пока мы тут сидим, уже ломать начали!
Ковалев А.: В инструкции от 1985 года написано, что необходимо разрешение Министерства культуры...
Соколов: Или ГИОП, которая является его полноправным заместителем в решении этих вопросов.
Ковалев: Но здесь же черным по белому написано: только Министерство культуры!
Соколов: Не надо мне инструкцию совать. Я ее тоже знаю, только вы ее читали сами, поэтому ничего не поняли, а я с юристом, поэтому понял больше.
Ковалев: Я тогда буду продолжать разговор только в присутствии прокурора!
Какая-то дама: Да вы что это нам условия ставите? Вы не забывайтесь!
Суровцев: Я понял ваши претензии, обещаю ваше мнение передать исполкому, мы еще раз все обдумаем и вечером сообщим окончательное решение.
Ковалев: Борис Алексеевич, вы говорили, что при желании сохранить можно.
Суровцев: Я этого не говорил.
Ковалев: Как?!
Мы все тоже: ?!?
Суровцев: Вы меня на слове не ловите. Это некрасиво.
Я: Вы можете распорядиться, чтобы хотя бы до принятия решения исполкома работы были приостановлены?
Суровцев: Нет, я не могу.
Я: Кто может?
Суровцев: Ну я же сказал, что мы рассмотрим на исполкоме...
Я: Значит, исполком может запретить работы?
Суровцев: Нет, я этого не говорил.
Я: ?!?
Суровцев: Работы остановлены не будут.
Ковалев: Ну что же, тогда мы вынуждены оставить наших людей на месте.
Суровцев: Это ваше дело, хотите стойте, хотит расходитесь. Ваше право. Вы стоите двое суток, никто вас не трогал, ну и стойте дальше.
Ковалев: Если работы не будут остановлены, мы вынуждены быдем им помешать.
Дама: Ну это уже хулиганство. Что это вы нам угрожаете тут?!
Ковалев: Мы не угрожаем. Если советский гражданин видит, как хулиганы избивают на улице человека, его долг и обязанность заступиться. Если исполком не хочет защищать наши законы, мы вынуждены будем делать это за вас. Ломать не дадим!
Суровцев: Ладно, подводя итог нашему разговору... Я ваши пожелания передам, исполком рассмотрит, вечером получите ответ.
Л.Зелянская: Я прошу вас учесть и мнения ленинградского отделения Союза писателей СССР. Вчера в Союзе было заседание, на котором писатели выступили в защиту «Англетера» и уполномочили меня передать в исполком их протест.
Суровцев: Хорошо, мы это тоже учтем.
В общем, утомленные этой затянувшейся витиеватой беседой, мы покинули здание Исполкома и поспешили на площадь. Стены у дома уже были подрублены с другой стороны, народу собралось больше тысячи - твердых «борцов» и примерно столько же сочуствующих и глазеющих. Прибывали усиленные отряды милиции. Алеша рассказал народу об итогах нашей беседы и заявил, что мы должны обращаться к строителям (ломателям) и если они в течение получаса не прекратят рапботы, мы вынуждены будем встать на защиту «Англетера», раз в Ленинграде нет ни одной организации, способной защитить советский закон. Люди бурно поддержали его и сказали, что встанут у стен дома, если посмеют его ломать.
Милиция плотными рядами заслонила забор стройплощадки, движение на площади и с прилегающих улиц почти полностью перекрыли, установили заграждения со всех сторон. На другой стороне улицы появились «добровольные дружинники», с какими-то уголовными лицами. Они стали кричать:
- Ну, сейчас начнем этим мерзавцам морду бить!
Алексей попытался поговорить с ними, а когда заметил, что обратно на нашу сторону милиция уже не пускает, поспешил вернуться, но генерал, который в полной выправке руководил «парадом», заверещал:
- Этого хватайте, этого!
Двое милиционеров взяли Ковалева под руки, сунули в машину и увезли. А этот генерал, кстати, вчера еще ходил здесь, правда, в штатском, брызгал слюной, кричал и топал ногами, угрожал. Тогда он нас просто смешил. Теперь было не до смеха. То ли штаны с лампасами на него подействовали, то ли наконец-то приказ получил на полное физическое выражение своего к нам отношения, но силу и безнаказанность свою он прекрасно осознавал.
- Начали! - скомандовал он милиции.
Мы стояли, взявшись за руки, вдоль забора, прикрываемого милицией.
- Я сказал, очистить помещение!
Ну вот, опять рассмешил. Хоть уже и страшно. Наш смех окончательно взбесил его и он, багровея, заверещал в мегафон:
- Начали, я сказал!
- Братцы, что же вы делаете! Неужели против народа пойдете?!
Милиционеры несколько минут колебались.
- Что вы стоите? - взревел генерал. - Пошли, пошли!!
И они пошли. Они били нас в спины, тащили волоком через площадь, за ограждения, у которых остолбенели изумленные прохожие. - Люди, что же вы смотрите?
Мы чувствовали, как милиционеры, которые наконец-то обрели право выплеснуть все то, что накопилось у них за время демонстрации, зверели все больше. Они порвали одежду на девушке, которая была рядом со мной и уже отшвырнув ее за зону оцепления, не могли удержаться, чтобы не нанести ей несколько ударов, пока она не упала в грязь.
Мы еще не успели оправиться от этого шока, как напротив нас встал человек с камерой и начал спокойно и последовательно фиксировать наши лица, оставляя милицию за кадром. Он делал это под охраной какого-то офицера; у всех остальных людей, пытавшихся фотографировать происходящее, пленку засвечивали.
Я заметила, что почти никого из наших не осталось. Сказали, что много людей - «самых активных» - побросали в машины и увезли. Я попыталась обойти собор с другой стороны - там стояли милицейские машины, в них могли быть мои друзья. Когда я проходила мимо собора, увидела, как все интуристовские автобусы разворачивают прочь от площади. Да, не случайно с сегодняшнего утра ни один из их «Икарусов» не въехал сюда на экскурсию. Все просчитали до мелочей.
Ребят я не нашла. Когда вернулась назад - по замерзшей толпе и облаку дыма поняла, что дело сделано. Люди стояли, как на похоронах. Начали рушить именно с комнаты Есенина. Когда стали ломать дальше, за моей спиной закричали:
- Фашисты! Варвары! Что же вы делаете?!
Милиционеры смеялись. Только один из них, совсем молодой, увидев мои слезы, покраснел и опустил голову. Потом они вырвали из рук наши плакаты, рвали и топтали их ногами, пытались задержать бардов, которые пели свои песни.
До 14 часов сегодняшнего дня я верила в справедливость наших законов, в честность наших партийных и советских органов. Теперь у меня осталась только досада на свою наивность. Моим первым желанием было выйти из комсомола и подать заявление об отчислении с факультета журналистики, где я проучилась пять лет.
Я не хочу иметь никакого дела с людьми, так подло поступающими с народом, обманывающими его, оскверняющими самое святое, плюнувшими в душу тысячам людей, трое суток простоявших на площади, значит - все-таки веривших в справедливость «народных избранников». А «избранники» уже давно стали «избранными», они уверены в собственной безнаказанности, циничны и бессовестны.
Сегодня они растоптали меня. У меня внутри пустота. Веры нет. Я ничего не хочу. У меня просто нет сил. Я ничего не чувствую. Мне даже не больно - это прошло. Мне теперь - никак.
Что же вы со мной сделали?
Источник: Группа Спасения: «Англетер», папка 9.3.2/ Коллекция «Документы Перестройки»/ Алексеевский Архив - Архив НИЦ «Мемориал»