Впервые о Борисе Миркине я услышал от Елены Шварц. Он был её дальним родственником. Шварц рассказала, что его арестовали по 70-й статье УК. Подробностей «дела» она не знала. Это произошло в 1981. Через год арестовали и меня, а в 1983 я оказался на 37-й Пермской политзоне. Зона состояла из двух частей, одну из них называли «большой», а другую «малой». Их разделяла промзона, в которой располагался небольшой металлообрабатывающий заводик. Там попеременно в дневную и вечернюю смены работали зэки «большой» и «малой» зон. Через тайники на территории заводика между ними осуществлялась конспиративная переписка.
Поначалу я попал на «малую» зону, но после голодовки 30 октября меня перебросили на «большую», где отбывал свой срок Миркин. Тогда мы и познакомились.
Земляки на зоне легко находят общий язык. Может быть, поэтому зэков из одного города или одной «союзной» республики КГБ старался раскидать по разным лагерям. Напомню, что в начале 1980-х зон строгого режима было пять (включая «большую» и «малую» на 37-й). Заключённых в одном среднестатистическом лагере для бытовиков было во много раз больше, чем на всех пяти политзонах вместе взятых. Если количество зэков из одного региона было больше пяти, то некоторые из них могли попасть на одну зону. Так мы с Миркиным оказались вместе на 37-й «большой».
Борис подробно рассказывал о своём «деле». По его словам, следователи КГБ старательно изучили написанные им стихи. Шестнадцать из них, те, которые были посвящёны Леониду Ильичу Брежневу, положили в основу обвинения в антисоветской агитации и пропаганде. В материалах «дела» следователи политкорректно вместо фамилии Брежнев писали «один из членов Политбюро». Познакомился ли с посвящёнными ему стихами сам «дорогой Леонид Ильич» – неизвестно. Эту гостайну КГБ Миркину не раскрыл.
Борис охотно декламировал стихи, за которые его посадили. Из них мне особенно запомнились строчки и сегодня не утратившие злободневности: «Теперь иные времена,/Иные идолы и боги./У них другие имена,/Но все они с большой дороги». Спустя много лет я процитировал эти стихи в интервью для газеты «Невский курьер», и они были там напечатаны. Любил он рассказывать и забавные истории из своей жизни. Особенно интересны были случаи, связанные с военными сборами, на которые его призывали.
На заводике в промзоне Миркин работал токарем. Работа заключалась, в основном, в грубой обдирке заготовок для различных деталей, прошедших термообработку и покрытых слоем окалины. Заготовки в зону поставлял Верх-Исетский инструментальный завод. Это была вредная работа. Под токарным резцом окалина превращалась в летучую мелкую пыль, проникавшую в нос, уши, поры кожи. Всю смену Борис не отходил от станка и всегда выполнял план. Он говорил: «Я не умею работать спустя рукава». Мне выполнить план ни разу не удалось, но к этому я и не стремился.
Лагерная жизнь нелегка, но Миркин ни на что не жаловался, никогда не падал духом. Его открытость, оптимизм и доброжелательность располагали к нему окружающих. Хорошие отношения он поддерживал со всеми солагерниками, но общался в основном с теми, кто сидел по 70-й статье. Серьёзный конфликт у него был только один. Это случилось на 35-й зоне, на которую Бориса направили сразу после вступления в силу приговора. Там бывший гитлеровский полицай позволил себе антисемитское высказывание, а Миркин стерпеть этого не смог. Чтобы замять конфликт, приобретавший явную политическую окраску, лагерное начальство перевело Бориса на 37-ю зону, где он и пробыл до конца срока. «Социально близкого» полицая оставили на 35-й.
Чифир является любимым напитком заключённых, как уголовников, так и политических. Миркин попробовал чифир всего один раз и понял, что этот животворный напиток для него не подходит. В лагерном ларьке нам разрешалось покупать только по одной пачке (пятьдесят граммов) чая в месяц. Чаепитием в зоне отмечались все важные события – дни рождения, национальные и религиозные праздники и т.д. Миркину чифир был не нужен, и он делился своим чаем с другими. К праздничной дате дополнительная пачка чая от Бориса была очень кстати.
В 1984 в «большую» зону прямиком из Владимирского централа прибыл сионист Иосиф Бегун. Он попытался убедить Миркина в том, что для еврея лучшее место на Земле это Израиль, но тот не соглашался. Борис понимал, что его, политзаключённого, после окончания срока в Ленинграде едва ли пропишут, и был готов поселиться в любой глухомани. Он был настроен решительно против эмиграции.
В лагере Борис стал филателистом – отдирал марки от конвертов. У меня сохранились конверты, марки от которых пошли в коллекцию Миркина. Кроме того, он собирал всевозможные вырезки из газет и журналов, а также делал выписки из различных изданий. Среди выписок Борис прятал написанные в зоне стихи. При освобождении все вырезки и выписки он забрал с собой. Так стихи, написанные в лагере, удалось вывезти на «волю».
После освобождения его долго не прописывали в Ленинграде, но он упорно отказывался покидать город. В конце концов ему разрешили остаться. До ареста Миркин занимался научно-исследовательской работой в Военно-медицинской Академии, но о возвращении на прежнее место и мечтать не приходилось. Пришлось пойти на завод и трудиться по освоенной в лагере специальности – токарем.
Я освободился в 1987 по «горбачёвской амнистии», и в Ленинграде меня прописали сразу. Узнал, что Миркин посещает литературный кружок в одном из ДК. Там мы снова встретились.
Человека, с которым виделся только в лагере, при встрече после освобождения можно не узнать. И одежда, и причёска у него другие (в зоне нас стригли наголо). Да и сытная домашняя еда, сильно отличающаяся от скудной лагерной «хавки», тоже сказывается на внешнем облике. Когда я вошёл в помещение, в котором собирался литературный кружок, Борис читал свои стихи, осуждавшие ещё не закончившуюся в то время войну в Афганистане. Эти стихи я помнил с лагерных времён. Не узнать автора было невозможно.
Вскоре я познакомил Миркина с Обществом «Мемориал», и он тут же вступил в его ряды. С тех пор Борис постоянно участвовал в митингах, демонстрациях и других акциях, проводимых мемориальцами, вместе с членами Общества ездил на Соловки. В последние несколько лет он состоял в Правлении Санкт-Петербургского «Мемориала».
Добиваться реабилитации Миркин начал тогда, когда 70-я статья УК ещё не была отменена. В своём выступлении на Встрече политзаключённых 50-80 годов, проходившей в августе 1990, он подробно рассказал, с какими трудностями ему пришлось при этом столкнуться. В том же году Борис всё-таки добился своей цели. Закон РФ «О реабилитации жертв политических репрессий» был принят только в конце 1991.
«Крамольные» стихи Миркин продолжил писать и после освобождения: «Скоро новую власть/Предстоит выбирать./Пусть же пьёт она всласть –/Нам бутылки сдавать» и т.п., а в 2002 году он опубликовал поэтический сборник под названием «И снова бой…», включив в него и те стихотворения, которые КГБ посчитал антисоветскими и вставил ему в приговор.
В 2004 Борис издал книгу мемуаров «Держу ответ…». В книге оказалось немало технического брака, допущенного не по вине автора. На следующий год после внесения правок её удалось переиздать. В книге Миркин рассказал о своей семье, о «деле», которое завёл на него КГБ, о политлагерях и людях, с которыми он сидел на 35-й и 37-й зонах. Уверен, что исследователи, изучающие общественные процессы в предзакатном СССР, будут обращаться к этой книге как к одному из первоисточников.
Завод «Красный выборжец», на котором работал Борис после освобождения, постепенно умирал, рабочих увольняли. Дошла очередь и до токаря Миркина. Оказавшись на пенсии, он ходил в музеи, старался не пропускать выставки, экскурсии, лекции на интересующие его темы. А интересы Бориса были многообразны – от политических репрессий до истории искусств и краеведения. Миркин оставался человеком ХХ века. Он так и не освоил компьютер, не обзавёлся мобильным телефоном. Его стихи и мемуары набирала на компьютере Галина Васильевна Дударева. Зато по привычке покупал газеты и журналы, ксерокопировал отдельные статьи для себя и для архива «Мемориала».
В последнее время мы с ним виделись чаще всего в «Мемориале» на улице Рубинштейна. Он болел, но держался стойко. Интерес к событиям общественной и культурной жизни у него не ослабевал. Борис много читал, планировал выпустить новое издание своих мемуаров, исправленное и дополненное.
В начале апреля 2019 в Петербург приехал наш лагерный товарищ Иосиф Бегун. Я пришёл к нему в гостиничный номер, выходивший окнами в тёмный двор-колодец. Мы сидели за бутылкой коньяка, вспоминали «большую» зону и своих солагерников. Миркина хотели пригласить третьим. Звонили ему домой, но к телефону никто не подходил. На следующий день мы узнали, что в канун нашей встречи Борис скончался. Имя Бориса Миркина пополнило список наших лагерных товарищей, с которыми в этом мире мы уже не встретимся.